Первым делом сцену и зал проверяют секьюрити с овчарками. В Александринском театре состоялась самая громкая питерская премьера этого сезона -- «Гамлет» Валерия Фокина. Текст Шекспира адаптирован к уху современного зрителя драматургом Вадимом Левановым.
Дворец спорта «Эльсинор»
Место действия «Гамлета» -- стадион. Художник Александр Боровский показывает изнанку громадной металлической конструкции и деревянных трибун, а заполнившая их толпа кажется черными безликими тенями. Черными потому, что в стране траур по внезапно умершему королю. Одновременно идет торжество по случаю вступления в должность нового короля Клавдия (Андрей Шимко слегка копирует интонации российского премьер-министра). Над трибунами плывет его вкрадчивый, иногда срывающийся голос, популярно разъясняющий массам сложившуюся в стране ситуацию. «…Нашу королеву, наследницу отечества, мы, веселясь одним глазом и плача другим, взяли себе в жены. И в этом шаге чувствуем всеобщую поддержку» -- примерно так звучит речь Клавдия в версии Вадима Леванова. Главная особенность этой версии -- ее подчеркнутая прозаичность. В самых патетических местах спектакля, правда, звучат фрагменты переводов Пастернака, Лозинского и даже архаичные строфы Николая Полевого, но большую часть времени герои изъясняются современным языком, сочетая жаргон с обилием канцеляризмов. Справедливости ради стоит сказать, что похожим приемом пользовался и Шекспир, перемежавший возвышенные философские монологи Гамлета грубоватыми интермедиями могильщиков. Но в том-то и дело, что у него низменная проза оттеняла поэзию. Сегодняшний Гамлет к поэзии не склонен вовсе. Из Виттенберга (где, по Шекспиру, он учился в университете) его доставляют на стадион Эльсинора. Вероятно, спецслужбы Клавдия вытащили парня прямо из кабака -- он мертвецки пьян. Под трибунами над ним хлопочут медики, его переодевают в официальный костюм и ведут, поддерживая, на трибуну. Стоит только отпустить, как похмельный юноша начинает выписывать малоприличные кренделя прямо во время «президентской» речи.
Собственно, самое интересное в роли Гамлета (Дмитрий Лысенков) - как раз моменты скоморошества, когда принц в диковатом танце выплескивает и горе от потери отца, и свое омерзение от Клавдия. да и вообще этот танец - отличная метафора шекспировским строкам о том, что «век вывихнут» -- как суставы у этого развинченного юноши.
Когда же Гамлет открывает рот, ничего содержательного ему сказать не удается. Он не любит Офелию -- угловатой, похожей на подростка Янине Лакобе досталось всего несколько реплик и честь огласить пустой стадион громким плачем. Но Гамлета эти слезы не трогают. Его также не мучает вопрос, быть или не быть, -- монолог произносится по-английски как очередная постмодернистская шутка. Или как импровизация на костюмированном балу, которыми так увлекается новый король, норовящий сменить костюм функционера на средневековую мантию. Не останавливает Гамлета и заповедь «Не убий» -- просто удобный случай расправиться с Клавдием никак не представится. Собственно, даже появление призрака отца, от которого действительно мороз идет по коже -- на опустевшие трибуны с грохотом поднимается рыцарь в латах и вещает стадиону об убийстве -- потрясает Гамлета не так уж сильно.
Печень интеллектуала
Что же все-таки нужно этому парню, лишенному всех классических гамлетовских комплексов? Свою главную обиду он высказывает в сцене с Гертрудой (царственно-невозмутимая Марина Игнатова и впрямь похожа на королеву), порядком скомканной, поскольку всю пьесу Шекспира вместили в час сорок. Как выясняется, сына мучает не связь матери с убийцей ее мужа, а то, что, выйдя за Клавдия замуж, она лишила сына короны. «Мама, ты лишила меня власти!» -- кричит Гамлет, падая на ступеньку и принимаясь горько рыдать. Единственный раз за весь спектакль.
«У меня печень интеллектуала, не хватает животной ярости», -- жалуется Гамлет в другой сцене, ругая себя за промедление в мести. Однако интеллект этого Гамлета вызывает большие сомнения.
Как следует из спектакля Валерия Фокина, иного Гамлета мы сегодня просто не заслуживаем. Идея, впрочем, не нова. Мысль о том, что какое время на дворе, таков и Гамлет, давно перешла в разряд избитых истин. Хотя, конечно, еще ни в одном спектакле Лаэрт, нанося яд на шпагу перед поединком с Гамлетом, не произносил: «Я прикупил отличный препарат».
Так что же это, изысканный по форме гиньоль? Политический фарс? Вероятно, да. Потому умирающий Гамлет (все философские строки вроде «Дальше -- тишина», разумеется, вымараны) вызывает сострадания не больше, чем Клавдий и прочие дворцовые марионетки. На смену им является Фортинбрас, пацан лет двенадцати в строгом костюмчике и не по росту больших ботинках. Валяющиеся на ступеньках тела убирают, сцену снова обследуют секьюрити с овчарками. В общем, есть основания думать, что все случившееся в Эльсиноре не более чем успешная операция спецслужб норвежца Фортинбраса.
