На кухне издательского дома «Афиша» играют спектакль Виктора Рыжакова «Боги пали, и нет больше спасенья». 25 минут длится диалог матери и дочери, состоящий из повторяющихся фраз. Слабонервных стоит предостеречь: трудно отделаться от ощущения, что кто-то подсмотрел и копирует лично ваши отношения с родителями.
И не забудь про сахар
У режиссера Виктора Рыжакова абсолютный слух. Насчет музыкального сказать сложно, но драматургический -- точно. С помощью Рыжакова десять лет назад «раздышался» и обрел сценическую славу «Кислород» Ивана Вырыпаева, потом последовали вырыпаевские же «Бытие №2» и «Июль». На прошлом фестивале «Любимовка» Рыжакову попалась пьеса пишущей по-английски сербки Сельмы Димитриевич «Боги пали, и нет больше спасенья». После первой читки один из организаторов «Любимовки», обозреватель журнала «Афиша» Елена Ковальская приютила спектакль на кухне «Афиши», точнее, на кухне журнала «Еда».
«Культурную жизнь можно есть», – грустно ухмыляется режиссер, объясняя зрителям необычное место действия. Он стоит у белой пластиковой выгородки, отделяющей столы, газовые плиты и стеллажи с приправами от крошечного пространства, вокруг которого толпится десятка полтора зрителей. Сесть можно только на подоконник, иначе не увидишь, что происходит внутри.
Если бы Светлана Иванова-Сергеева и Ольга Сухарева не прогуливались по кухне перед началом, то останавливаясь пошептаться, то хитро поглядывая на зрителей, можно было бы подумать, что героиня в спектакле одна, а ее изображение множит какой-то оптический трюк: когда на кухне гаснет свет, актрисы кажутся поразительно похожими. Диалог начинается стремительно и как будто вовсе не эмоционально:
МАМА: О.
АНЯ: Прости. Не хотела тебя разбудить.
МАМА: Я не спала.
АНЯ: Давай я возьму…
МАМА: Я ещё не всё.
АНЯ: А. Ок.
МАМА: Ты приняла ванну?
АНЯ: Да.
МАМА: Горячей воды хватило?
АНЯ: Да, вполне.
МАМА: Опять писала в душе?
АНЯ: Нет. Конечно, нет.
МАМА: Просто спросила.
АНЯ: Я никогда так не делаю.
МАМА: П…здец как тяжело чистить, ты же знаешь.
АНЯ: Что, прости?
МАМА: Очень тяжело чистить.
Мать и зашедшая ее навестить дочь обмениваются обрывками фраз, через которые драматургу (перевод с английского Оксаны Алешиной) удается передать и любовь, и непонимание, и готовность дочери помочь, и ее раздражение от бесконечных мелочных упреков – от всех этих «следи за языком» и «поищи себе кого-нибудь получше»…
Диалог повторяется три раза, слова все больше превращаются в междометия, дочь (Ольга Сухарева), стремясь предупредить все недовольства матери, почти выкрикивает ответы, еще не получив вопроса. Режиссер дает ритм каждой реплике, ритм все убыстряется. И через пару минут атмосфера начинает стремительно накаляться.
«Я кофе выпью» в устах Раневской звучало почти как «Я яду выпью», -- примерно так писал когда-то Анатолий Смелянский, вспоминая знаменитый «Вишневый сад» Анатолия Эфроса с Раневской-Аллой Демидовой. Этим главным чеховским «фокусом», разгаданным Эфросом – говорить о пустяках, забалтывая боль, которая нет-нет, да и прорвется в какой-то дурацкой мелочи, воспользовались драматург и режиссер. Вот откуда в спектакле эта привычно торопливая, лишенная эмоций болтовня, за которой скрывают что-то, что давно уже хотят и не могут сказать друг другу. «Чем я могу помочь?» -- почти вопит дочь, отправляясь готовить чай. «И не забудь сахар, Аня!» -- умоляет, заходясь в кашле, словно это последняя просьба в жизни, мать.
И нет больше спасенья
Просьба, собственно, и оказывается последней. Сгустив напряжение почти до взрыва, актрисы возьмут паузу, во время которой на кухне, у разделочного стола появится отец (Андрей Сидельников), заработает миксер и запахнет яичницей. Новый диалог Ани и Анны зазвучит весело и неторопливо. Теперь мать, наконец, скажет, что пИсать в душе можно, ведь это всего лишь вода, а дочь, нежно расчесывая ей волосы, заметит, что соль для ванны пахнет как мать. И постепенно, из их более чутких интонаций, из вопросов, которые они впервые смогли задать друг другу, станет ясно, что мать, тайно болевшая раком, умерла, как раз когда дочь вышла готовить чай.
У короткой, тихой пьесы Димитриевич – длинное, пафосное название. Только в нем драматург выражает словами то, что скрывает в тексте за пустяками. Стоит только задуматься о том, что твои родители могут умереть, или о том, что они – не самые лучшие, а такие, как все -- жадные, злые – и вселенная сразу рухнет. Это, кстати, на полном серьезе утверждают психологи: смерть одного из родителей в сознании подростка приравнена к ядерной катастрофе.
Эту неизбежную катастрофу, ее первые признаки, нарастание, взрыв и последующую жизнь на руинах, когда человек вдруг обнаруживает, что превратился в своего отца или мать, воссоздает Виктор Рыжаков. В закутке, на кухне. С помощью двух, как оказывается, совсем непохожих актрис. Меньше чем за полчаса.
