Они сжигают своих женщин, мечтают утонуть, но не имеют права топиться. В прокате проплывает фильм Алексея Федорченко «Овсянки». Он погружает публику в миф, из которого не хочется выныривать обратно.
Успех на Венецианском фестивале (несколько призов) и достаточно активная реклама позволили сделать прокат «Овсянок» непривычно широким для такого тихого кино -- целых 12 залов. На раскрутку должен был поработать и легкий намек на скандальность. Во-первых, фильм ради Венеции изъяли из программы Кинотавра. И, как оказалось, не зря. Во-вторых, российское Министерство культуры сочло произведение слишком откровенным и не стало поддерживать деньгами. В-третьих, сам Федорченко охотно обо всем этом рассказывал и называл «Овсянок» эротической драмой. Вроде бы так оно и есть, но, конечно, публика ждет от этого словосочетания совсем не то, что дал ей Федорченко.
На тех же формальных основаниях можно было бы сказать, что «Овсянки» -- дорожное приключение и довольно мрачное. Двое мужчин – директор фабрики в городе Нея и местный собиратель фольклора – везут покойную жену директора к реке, чтобы там труп сжечь на погребальном костре, а пепел высыпать в воду. Они исполняют обряд народа меря, жившего на территории нынешних Ярославской, Костромской, Ивановской, Вологодской областей до прихода туда славян, а потом где-то к середине XIX века ассимилировавшегося. Но остались люди, считающие себя меря и сохраняющие фрагменты исторической памяти, обычаи и обряды.
Об этом народе Федорченко рассказывает не очень подробно, но зато о главном: о любви, смерти и переходе из одного мира в другой. В нужные моменты он подбрасывает намеки или детали, заставляющие одновременно и верить, и сомневаться в существовании меря. Этот режиссер владеет редким даром создавать ощущение мерцающей достоверности. Вроде бы все очевидно – он плывет по основному течению современного мирового кинематографа, который прокладывает свой маршрут по границе документального и игрового кино, когда одно легко может прикинуться другим, а мистификация прекрасно уживается с точнейшими сведениями. Но движение «Овсянок» в этом потоке очень самостоятельное и ни на что не похожее.
В предыдущем фильме «Первые на Луне» Федорченко вел вполне прозрачную и ироничную игру с использованием постмодернистских финтов, но и с подкупавшими простодушием и стилистической скрупулезностью, из-за которых история высадки советских космонавтов на Луне в 30-е годы не скатывалась в фарс. Она поднималась до уровня героической легенды, которыми кино в свое время и создавало новую советскую мифологию.
В «Овсянках», тоже есть манипуляция с реальностью, но тут она не игрива. Федорченко нужно создать состояние зыбкости. Реальность – тонкая пленка, под которой сквозь людей двигаются мощные и вечные сюжеты. В этом фильме все растворяется: воспоминания двух героев, пепел в реке, поэзия в прозе, любящие люди друг в друге, человек в пространстве, миф в истории, вымысел в реальности, один народ в другом. Но это взаимное и бесконечное смещение каким-то образом оставляет следы на кинопленке, которые завораживают.
