На экраны вышел симпатичный зомби-хоррор «Безумцы». Складывается приятное впечатление, что при создании ремейка заслуженно забытой ленты Джорджа А. Ромеро постановщик Брек Айснер вдохновлялся не столько оригинальным фильмом, сколько прозой Даниила Хармса.
Дух завязки фильма, одновременно неторопливой и энергичной, очень точно передает классический рассказ Даниила Хармса «Начало очень хорошего летнего дня», который трудно отказать себе в удовольствии процитировать. «Как только прокричал петух, Тимофей выскочил из окошка на крышу и напугал всех, кто проходил в это утро по улице. Крестьянин Харитон остановился, поднял камень и пустил им в Тимофея. Тимофей куда-то исчез. «Вот ловкач!» -- закричало человеческое стадо, и некто Зубов разбежался и со всего маху двинулся головой об стену». Ну и далее: «Тут же невдалеке носатая баба била корытом своего ребенка. А молодая толстенькая мать терла хорошенькую девочку лицом о кирпичную стену».
Культуре, как и истории, к сожалению, неведомо сослагательное наклонение. Но нетрудно себе представить писателя не в редакциях советских детских журналов 1930-х годов, где слегка причесанная, но вполне очевидная дикость его текстов вызывала законные подозрения, а в современном Голливуде. Там Хармса наверняка бы приняли как родного -- и потому, что в индустрии наблюдается сценарный кризис, и потому, что даже в лучших современных зомби-хоррорах (а «Безумцы» относятся к их числу) сюжетная мотивация, как и в творчестве классика, не является обязательным пунктом программы.
Лишь бы побегать
Очень хороший летний день в городке Огден-Марш (название переводится как Огден-болото и передает скромный накал местной жизнедеятельности) начинается с того, что на бейсбольное поле во время матча неспешно выходит местный пьяница с дробовиком. Также неторопливо вскидывает оружие, после чего ему в порядке упреждающей меры стреляет в голову шериф Даттон (Тимоти Олифант). Впоследствии алкоголя в крови покойного не обнаруживается. Между тем жена шерифа Джуди (Рада Митчелл) осматривает пациента, в котором вроде бы нет ничего странного, разве что опять-таки подозрительная неторопливость. Вернувшись из больницы, мужчина сжигает дом вместе с родными. В ближайшем озере, обеспечивающем округу водой, обнаруживается рухнувший самолет с непонятным химическим вирусом на борту. В городок являются военные в защитных скафандрах и противогазах. Они сперва пытаются честно отделить инфицированных аборигенов от здоровых, однако потом принимаются за массовую зачистку по известному из истории принципу «режьте всех, Господь узнает своих». Дальнейшее развитие событий укладывается в стишок «В озеро как-то упал самолет, / Больше в деревне никто не живет» и завершается маленьким, однако вполне себе ядерным взрывом.
По истечении инкубационного периода болезни персонажи не только звереют и характерно зависают на полушаге, но и покрываются струпьями и нарывами, что как будто логично для ремейка картины Джорджа А. Ромеро, главного человека по зомби-эстетике в мировом кино. В оригинальных «Безумцах» 1973 года, раннем пункте его фильмографии, между тем никаких зомби не было, и вообще фильм стал для мастера, всегда имевшего в виду социальный аспект, в первую очередь политическим высказыванием по широкому спектру вопросов, от бездушности прогресса до войны во Вьетнаме. Режиссер новой картины Брек Айснер не то чтобы избавляется от дополнительной идеологической комплектации вовсе, но сильно ее облегчает. Так и в его удачном приключенческом экшене «Сахара» привычно актуальная тема удручающего состояния медицины в Африке становилась для героев лишь поводом для того, чтобы хорошенько и бездумно побегать. Сожалеть о нетрепетном отношении к оригиналу, однако, не приходится, поскольку первые «Безумцы» -- кино совсем не замечательное и даже, на худой конец, не культовое.
Любовь и смерть
Благодаря новинкам жанра (тут и «Носители», и «Книга Илая») тематически ориентированный зритель уже как-то попривык наблюдать мир в состоянии постапокалиптического похмелья, тягостность которого лишь намекает, насколько все было бодрячком в момент оставшегося за кадром катаклизма. Тогда как Айснер с удовольствием накрывает банкетную поляну и выписывает картину бедствия то с размахом малярным валиком, то заподлицо тонюсенькой беличьей кисточкой. С одной стороны, не стремясь показаться оригиналом, режиссер демонстрирует набитый бесплатными продуктами безлюдный супермаркет, который в десятках фильмов призван свидетельствовать о факте наступления, увы, не коммунизма, но конца света. С другой -- расцвечивает повествование не всегда функциональными, но элегантными и создающими настроение загогулинами: то запустит в амбаре сеялку, то самостоятельную электрическую пилу в морге, а то вывезет в кадр сделать кружок на велике леденяще-легкомысленную тетеньку.
Удачен и гуманистический финал. В нем постановщик убивает двух драматургических зайцев, давая понять, что по-настоящему сильная любовь хороша не только как стимул в преодолении неприятностей, но и как тихо булькающая отрава, которая обеспечивает цивилизации кирдык с большей гарантией, чем любая выведенная учеными химическая дрянь. Даниилу Ивановичу такой ход мысли показался бы интересным.
